Сижу на кухне на старом стуле, в холодном доме,
Смеюсь над фразой, - мол, человека не место красит.
Быт примитивен, как примитивны стихи в альбоме,
Что пишут школьницы ровным почерком в старшем классе.

Как будто утро. В сковороде подгорели гренки.
Грохочет лифт. Престарелый чайник хрипит надсадно.
Соседка слева выносит мусор, шаги за стенкой,
И вечно кажется, будто завтракаешь в парадной.

Над крышей боинг взрыхляет тучи тяжелым плугом.
Продрогший голубь терзает клювом горбушку хлеба.
Забытая на скамейке кукла глядит с испугом
На бесконечную, беспросветную серость неба.

Вранье в газетах подорожало. Взлетела такса
На беспардонно пошлую жвачку телеэфира.
Война в Осетии расплывается черной кляксой,
Ползут, как гусеницы, танки по карте мира.

Смотрю на карту: вот это Гори, а тут Цхинвали,
Там жили люди, ходили в гости, кипели страсти.
Одни расстреляны, Боже правый, других взорвали.
Убийство - имя существительное, синоним власти.

Включаю музыку, заглушая чужое горе.
Сквозь всхлипы плакальщиц пробивается стон Кавказа,
Многоголосье прекрасных гор, удивленье моря…
Смерть ирреальна. В контексте вечности - просто фаза.

Плетусь за хлебом по мокрой бровке. Ну что ты можешь?
Кричать так громко, чтоб было слышно по всей Вселенной?
От мысли этой свело нутро и мороз по коже.
Плетусь по бровке. Несовершенна. Несовершенна…